[ezup]

В прошлой публикации я начала рассказ о героях-ликвидаторах аварии на Чернобыльской АЭС. Кто-то из них получил высокие награды, о ком-то вспоминают один раз в год, 26 апреля, в День памяти погибших в радиационных авариях и катастрофах.
Но всех этих людей объединяет печать Чернобыля. Они носят ее в своей крови и в памяти.

Сегодня речь пойдёт еще об одном герое. На этот раз, об Анатолии Бессонове.

О поворотах судьбы

История моего знакомства с этим человеком могла бы лечь с основу киносценария. Коллега на прежней работе рассказывала о том, что у них во дворе живет местная знаменитость – Толик. Отставной военный, патриот России, и, к сожалению, любитель "заложить за воротник".

Однако, при всем том, что к водке Толик относился с трепетом, даже в самых своих тяжелых состояниях, он не терял лицо – чувствовалась в нем военная выправка и благородство. К тому же Толик феноменальный рассказчик. И если уж начинает о чем-то рассказывать, то к нему стекается вся округа. Из этих историй соседи узнали, что Толик – офицер, прошел Афган, Чернобыль и вроде даже успел побывать в Чечне.

Я, естественно, отправилась в гости к герою, предварительно выбрав его «трезвый день». Коллега его предупредила, что придёт журналист, поэтому Анатолий подготовился: надел лучший свой костюм и бейсболку. Таким он себя видел.
В доме был беспорядок. Бессонов извинился и объяснил, что от него недавно ушла жена – устала от очередного запоя. Но дело это известное, почти рядовое, так что как только он протрезвеет и извинится, она вернётся.
Пока Анатолий готовил кофе, вложил мне в руки два тяжелых фотоальбома. Я села их листать. На черно-белых карточках было поле, какая-то спорт-площадка какой-то части, какие-то бетонные заборы. Вот я пишу «какие-то», а на самом деле все они мне казались знакомыми. У меня иногда случается дежавю, поэтому и на сей раз я не встрепенулась – листала, рассматривала увиденные когда-то где-то агитплакаты, молодых офицеров, пока не обнаружила на фото мужчину, как две капли похожего на нашего соседа. Следующее фото произвело во мне полный переворот. На нём был мой отец. Длинный, худой, с теми самыми оспинами на лице, которые я помнила в глубоком детстве.

- Анатолий, кто это? – спросила я.

- Санёк Ломакин, - улыбнулся он. – Товарищ мой. Служили вместе. Потом судьба развела.

- Это мой отец. Я – Ломакина, - произнесла я. – Мы раньше жили в поселке Сарата Одесской области. Эти фотографии, видимо, оттуда?

Толик присел. Поднос с кофе плюхнулся на диван.

- Да ладно! – сдвинул он на затылок бейсболку и засмеялся, заросший щетиной кадык побежал вверх - вниз, вверх – вниз. – Не может быть!

- Может! У нас дома есть фотографии из этой серии. Только вас я там, наверное, не узнаю. Вы сильно изменились.
Мы листали альбом и дальше уже было все понятно: и военная часть пгт Сарата, и стрельбище, на которое мы бегали в детстве, и те самые военные парады, которые тогда казались нам самым большим праздником. Сотового телефона у моего отца тогда не было, но я пообещала организовать старым товарищам встречу.

В 90-х, когда ситуация в стране накалилась, отец понял, что рано или поздно ему придется принять присягу на верность новому государству – независимой Украине. А все родные его были тут, в Ростовской области. История, когда брат может пойти на брата, уже тогда довольно легко просчитывалась. Поэтому мы переехали в Россию.

Анатолий Бессонов в то время уже тоже служил здесь, но связь они тогда уже не поддерживали. Время развело и расстояние. И вдруг такой сюрприз!

О Чернобыле

… До главного – воспоминаний о Чернобыле, за которыми я пришла, мы добрались только через час.
Анатолий Бессонов в своих рассказах был предельно честен. Иногда мне даже становилось неловко от такой правды. Но оценивать ее может только тот, кто был там.

- Люди умирали, как мухи. Я сам видел, как замертво падают наши ребята, поэтому был готов ко всему, - рассказывал мне Анатолий Бессонов. – После каждого радиоактивного облака домой уезжали эшелоны с «грузом 200». Об этом тогда нельзя было говорить… В 1986 году я уже служил в Ростове и наш полк отправили в Чернобыль в первых числах мая. Лагерь наш был расположен в Белоруссии, а болотах Гомельской области. И когда мы только приехали, первое, что нам выдали – тапочки белого цвета. Мы восприняли это как символ – шутили на эту тему много. Хотя зря шутили. Эти тапки и правда для многих стали последними.
… Было еще обмундирование. Самое простое, армейское, и лопаты. Лопаты для того, чтобы копать. Закапывать радиацию.
Закапывать то, что не видно, и что носится в воздухе. По сути - бесполезная и очень муторная работа.

- Копали с раннего утра до позднего вечера. Выходило около двенадцати часов в день. Потом шли в баню. Надеялись смыть с себя радиацию. А баня была при той самой АЭС. Делай выводы. Потом надевали чистое, отдыхали и снова копали. И так по кругу. Бессмысленность своей работы мы поняли после того, как радиоактивная пыль поднялась в воздух, полетела по полям и легла на ту землю, которую мы только что перекопали. То, что мы ей дышим, уже никто не брал во внимание, - вспоминал Бессонов. – Радиация приходила волнами. И ее приходы мы видели по деревьям – они желтели прямо у нас на глазах. Несколько часов и живое зеленое дерево превращалось в умирающее. Примерно то же самое происходило с нашими товарищами…

Такая ситуация растянулась на два месяца - обстановка в полку накалилась до предела. Никто не хотел просто так умирать. А тут еще сверху спустили приказ, из которого следовало, что вместо сорока пяти дней военные должны пробыть в Чернобыле полгода. И не просто пробыть – заниматься тем же, чем и раньше – копать.

- У всех нас были семьи. И когда мы провожали очередные трупы домой, каждый понимал, что он может быть следующим. В полку поднялся бунт. Мы требовали скоординировать действия. Решить что-то, чтобы мы делали реальную – полезную работу, а не «копать - не копать». Приехала комиссия. Выделили 27 зачинщиков бунта. Я был среди них, - вспоминает Анатолий. – И послали нас, как особенно активных, на настоящую работу – в эпицентр взрыва. Ликвидировать последствия.

Работа там и верно была другой – Бессонов и его товарищи перевозили плиты для строительства саркофага. Делали несколько ходок в день – пятнадцать, семнадцать плит привозили. В тот год жара была невыносимой. Столбик термометра ниже сорока градусов не опускался. Как в такую жару дышать в респираторах? Люди не выдерживали, срывали респираторы, снимали защитные костюмы, в которых плавилось тело. Все понимали, но иначе просто не могли.

Домой Анатолий Бессонов вернулся уже больным человеком. На руках и ногах вздулась кожа. Врачи качали головами и говорили, что Толик не жилец. Но соседи шутили, что он «вымыл» свою радиацию, обезвредил ее главным русским противоядием.
В середине апреля 2006 года, когда мы встретились, чернобылец рассказывал, что из тех 27 бунтарей в живых осталось только двое. Анатолий был инвалидом второй группы, получал лекарства и хорошую пенсию. На нее жил, на нее же и пил. О будущем не задумывался.

Однако, у этой истории есть продолжение. Причем довольно неожиданное.

Сегодня Анатолий Бессонов, к счастью, жив. И не только жив, но и довольно неплохо себя чувствует. Семья его восстановилась и Толик почти бросил пить. Говорю почти, потому что главные российский праздники никто не отменял. И всё-таки Толик поправился, подтянулся и выглядит даже лучше, чем раньше. Жена счастлива. Жизнь вошла в добротную колею.

Толик привел в порядок свой дом, купил жене хорошую машину. Квартиру в Ростове, в которой они жили раньше, сдали, а сам Бессонов с женой перебрались в домик в деревне. Наведываются в город редко и говорят, что эта суетная жизнь уже не для них. О том, что Толик прошел Крым и Рим, он не жалеет. Не жалеет в этой истории себя, а страну нашу, которой он отдал свою молодость и здоровье - да.

- Иной раз оглянешься и думаешь – зачем все это было? Афган, Чернобыль, Чечня? Кому все это было нужно? Мне повезло – выкарабкался. А многих ребят давно нет. Ради чего умирали? – рассуждал Бессонов. – Не знаю я. Не знаю...

Автор: Светлана Хлыстун