[ezup]

Решила продолжить тему по просьбам читателей. Имя Ростислава Алексеева стоит в одном ряду с выдающимися советскими конструкторами Королёвым и Туполевым. Но судьба этого яркого человека, как и судьба его идей, драматична. Хотя изначально всё шло просто отлично.

Алексеев уже на третьем курсе начал задумываться над непроторёнными путями в кораблестроительной науке. И новую, увлёкшую его, окрылившую мечтами идею, он нашёл в старом патенте.

Русский изобретатель Даламберт получил во Франции патент на идею применения подводных крыльев для кораблей. Даламберт исходил из того, что при движении корабля на крыльях подъёмная сила жидкости выталкивает корпус судна из воды. Судно как бы летит на крыльях, погружённых в воду. Позже стало известно, что, раз вода в восемьсот раз плотнее воздуха, то и крыло корабля способно нести в восемьсот раз большую нагрузку, чем крыло самолёта на той же скорости.

Такова была идея этого старого патента, казалось бы, столь очевидная и перспективная. Однако ни сам Даламберт, ни все те, кто после него в разных странах занимался этой идеей, не достигли практического успеха. И Алексеев, конечно, знал об этом.

Он представлял себе конструктивные трудности, те осложнения, которые он встретит на пути к созданию такого корабля. Заявка — это ещё только верно угаданная мысль. Заявка — это ещё не теоретическое обоснование. Науки о новом принципе движения по воде не существовало. И всё-таки студент решился. Алексеев построил модель с дистанционным управлением. Это было ему по плечу.

Товарищи Алексеева говорили, что он был «рукастым» ещё с детства. В семье их было четверо — двое братьев и две сестры, потом один брат погиб на фронте. Всех, кроме него, в детстве учили музыке, а его мама считала не способным. Он рассердился и сделал себе балалайку, плохонькую, конечно, потом скрипку. И, гордый этим, стал учиться музыке сам. Характер чувствовался в нём уже тогда.

— Меня в семье с детства считали неудачником, — рассказывал Алексеев друзьям. — «Всю жизнь Слава делает только то, что ему хочется», — говорила мама. Она, кажется, не ошиблась.

Он многое умел делать руками. Алексеев умел скроить себе штаны, однажды сшил из парусины, на удивление жене и тёще. Мог построить яхту и сшить паруса, сделать ботинки, в войну сам подшивал себе валенки, мог собрать мотор, однажды собрал из старых деталей легковую машину и мотоцикл.

Вместе со своими друзьями по студенческой скамье Поповым, Зайцевым и Ерлыкиным он увлекается парусным спортом, гонками на яхтах, впервые давших им почувствовать всю сладость скорости и упоение ею.

Он сам строит яхты, участвует в гонках и получает призы из рук кумира — Валерия Чкалова.

В маленьком спортивном коллективе Ростислав был не только капитаном, но и признанным авторитетом. Товарищи знали: за что бы он ни брался, он всё делал увлечённо и серьёзно. Молодости свойственно порой легкомыслие, быстрая смена желаний и порывов. Ростислав не признавал незавершённых дел, поступков, не продуманных им в строгой логической последовательности.

Первая их яхта «Ребус», принадлежащая парсуной секции студенческого спортивного клуба и оборудованная руками самих студентов, совершала большие походы по Волге. Подняв все свои паруса, изящная, лёгкая, белокорпусная яхта неслась по реке, чуть накреняясь на правый борт. Одетые в лёгкие полотняные спортивные костюмы друзья не только подтягивали или опускали паруса, но и следили за тем, как за кормой судна на длинном стальном жёстком тросе летит по гребням волн полуметровая деревянная сигарообразная модель маленького корабля.

Модель крылатого теплохода носилась по Волге. Алексеев мог с яхты управлять её крыльями, давать им определённый наклон, и тогда модель теплохода легко выходила из воды. Всякий раз студентов охватывало чувство бурной радости искателей, убедившихся своими глазами в реальности своей мечты.

Модель, буксируемая яхтой, легко поворачивалась, и студенты видели в этом залог хороших мореходных качеств будущих крылатых кораблей. Но этим, к сожалению, и ограничивались экспериментальные возможности маленькой модели. На ней не было никаких приборов. Не было двигателя. Не могли выяснить и затрат мощности на единицу веса. Обо всём этом говорилось лишь в теоретических расчётах проекта.

Итак, были позади блестящая защита дипломного проекта, война, сотни вариантов проекта, осуществление которого началось в Горьком.

Алексеевский экспериментальный цех находился на территории Сормовского завода в Горьком. Комнаты самого конструкторского бюро находились на втором этаже. Единственным их удобством было соседство с производственными пролётами. Конструктор с набросанным на бумаге эскизом мог спуститься к станкам, и если не сразу сделать какую-нибудь деталь, то, во всяком случае, посоветоваться.

В остальном это помещение было не слишком приспособлено для серьёзной творческой работы. В главном чертёжном зале — много столов, очень тесно. Столы начальников отделов стояли тут же, в общей линии, около них всё время группировались конструкторы с чертежами на подпись, и это создавало даже некоторую сутолоку в зале, где необходима тишина для сосредоточенной работы. Леонид Сергеевич Попов работал здесь же. Только на два года разлучился он с Ростиславом Евгеньевичем, когда уходил на фронт, а вернувшись, нашёл в маленькой группе экспериментаторов Николая Зайцева, успевшего к этому времени закончить институт.

Интересно, что конструкторы в эту пору сами себе запретили изготовление окончательных чертежей, пока отдельные части корабля не будут опробованы хотя бы на моделях. В цех к рабочим спускались из конструкторского бюро лишь с эскизами в руках. Тут происходило общее обсуждение. Бывало и так, что одну деталь вынимали и ставили другую, не потому, что первая была плоха, а потому, что вторая оказывалась лучше.

«Если имеешь дело с водой, не семь, а десять раз отмерь, прежде чем придёшь к какому-то решению», — говорили конструкторы.

«Первые, самые маленькие модели мы испытывали в бассейне, — вспоминал Леонид Сергеевич Попов. — Вернее, это была длинная, в несколько десятков метров прямоугольная ванная, заполненная водой. Поверхность её отливала каким-то металлическим блеском, может быть, потому, что в цехе было не слишком светло и горели электрические лампочки. Над водой тянулись тросы. Они-то и продвигали модели, быстро набиравшие скорость. Уже через несколько метров после начала движения модели выпрыгивали из воды, поднимаясь на крылья. В другом конце бассейна приглушённо шумели лебёдки и тикали измерительные механизмы. Несколько сотрудников гидродинамического отдела следили за полётом модели. Гидравлическая лаборатория находилась в крайнем правом крыле цеха. В его левом крыле находились два ряда токарных, фрезерных станков, стенды, где голубым огнём вспыхивала электросварка, а ещё дальше на особой подставке стоял уже почти готовый, окрашенный в яркие тона красавец катер на подводных крыльях».

Увлечение водными видами спорта едва не закончилось трагически. Об этом также рассказывал Попов.

Студентами Алексеев, Попов, Зайцев увлекались гонками на яхтах. Став создателями крылатых кораблей, они не забыли про своё увлечение. Со временем они не только не потеряли вкуса к спорту, но и старались увлечь им своих более молодых товарищей. Организатором летних прогулок на яхтах часто оказывался и сам Ростислав Евгеньевич. Однажды они прошли вверх по Волге километров тридцать, пристали в уютном местечке у соснового бора, наловили рыбу, сварили уху.

А когда поплыли в обратный путь, быстро испортилась погода, налетел шквальный ветер. Капитаном на одной яхте был Алексеев, на другой Попов. Яхта Попова ушла вперёд. От сильного порыва ветра яхта Ростислава Евгеньевича перевернулась.

Стояла середина мая, и вода была ещё холодной — плюс пятнадцать градусов. В Горьком ещё не начинали купаться.

Одиннадцать человек, свалившись за борт, мгновенно замёрзли и не рисковали плыть к берегу. Все держались за киль перевернувшийся яхты. Но яхта была готова вот-вот погрузиться на дно.

И тогда Алексеев приказал всем плыть за ним на небольшой остров. Там рыбачили двое мужчин, и они были несказанно удивлены появлению людей в таком заброшенном месте. Развели костёр, обсушились. Под смех и шутки прыгали вокруг костра полуголые конструкторы: ведь они загорали на яхте, и вещи их смыло водой. Одного за другим рыбаки переправили путешественников на берег. Оттуда уже на попутных машинах они добрались до города.

Ростислав Евгеньевич всё время подбадривал товарищей, шутил и развлекал приунывших женщин. Все, конечно, были напуганы, но зато и было потом что вспомнить, тем более, что всё закончилось благополучно: приняв холодную волжскую ванну, никто не заболел.

Рассказы об этом купании в штормовой Волге слышались потом целую неделю в зале конструкторского бюро и служили предметом бесконечных шуток и розыгрышей.

Среди потерпевших «кораблекрушение» не нашлось ни одного паникёра, все заботились друг о друге — это сблизило и ещё больше сдружило коллектив конструкторов.

Обычно первым на работу приходил Алексеев.

Вставал Ростислав Евгеньевич в шесть утра, в центральном конструкторском бюро раздавался звонок в половине восьмого, на полчаса позже заводской сирены. Что может нормировать время главного конструктора — только запас его энергии, его страсти к творчеству.

Правда, в последние годы он уже не мог спать только четыре-пять часов в сутки, пришлось добавить себе ещё два часа на сон. Он стал более внимателен к своему здоровью. И всё-таки домой он в редкие дни приезжал раньше одиннадцати часов вечера. Ростислава Евгеньевича такая жизнь крайне утомляла, но устраивала. Его жену Марину Михайловну — нет. И он знал об этом.

Однажды Марина Михайловна сказала мужу, что ей стыдно узнавать об успехах мужа не от него самого, а из газет.

Ростислав Евгеньевич пожал плечами — работа. Её так много.

На его постоянную сосредоточенность Марина Михайловна уже давно не обижалась, во-первых, потому, что привыкла, во-вторых, потому, что это было бесполезно. Занятость мужа оборачивалась полной его непритязательностью в быту. Он ел всё, что ему подавали на стол, и даже порой не замечал, что именно, одевался скромно, все деньги приносил в семью. Все его мысли — корабли.

К этому времени на нескольких заводах был налажен серийный выпуск «Ракет». От «Ракеты» перешли к «Метеору». Это был новый период поисков. И через два года — новый теплоход. Новый корабль «Метеор» был заложен на стендах в январе 1959 года. Сборка шла быстро. Сказался опыт «Ракеты». Все же наступил однажды такой момент, когда почти все конструкторы были брошены в рабочие бригады.

Кто-то в шутку приколол тогда к дверям объявление: «Бюро закрылось, все ушли в цех!»

Но как ни торопились конструкторы, а когда гидродинамики неожиданно предложили пересмотреть крыльевую схему, Алексеев и зайцев остановили сборку корпуса, идущую полным ходом.

Снова начались исследования, опыты. Крыло получило больший размах. И в результате, как награда за напряжённейшие недели труда, скорость корабля увеличилась ещё на несколько километров в час.

Но не только геометрия крыльев, но и вся архитектура нового корабля вызывала бурные споры конструкторов и длительные поиски наилучшей формы.

— Нас очень занимала эстетика корабля, его архитектура, — рассказывал Леонид Сергеевич. — Корабль как бы соединяет своим корпусом две среды: воздушную и водную — отсюда все трудности. Мы сталкивались с этим и на «Ракете». Но «Метеор» больше, и его корпус выше поднимается над рекой.

Художники конструкторского бюро делали первые эскизные намётки общего вида судна и для того чтобы яснее ощутить их в объёме, тут же лепили из пластилина макеты будущих кораблей.

Около этих макетов часто возникали бурные споры, и если словесные аргументы казались кому-нибудь уже неубедительными, в ход снова шёл пластилин.

— Мы не могли пойти по пути полной аналогии с авиацией, — говорил Леонид Сергеевич. — И так наши речные капитаны за голову хватались, когда видели разрушение вековых традиций в корабельной архитектуре. Корабль, даже летящий по воде, не подобен воздушному лайнеру. Не забывайте, что на реке есть берега. И потом, пока наше судно не выйдет на крылья, оно плывёт по реке, как обычный теплоход. И всё-таки крылатые корабли уже стали походить на корабли воздушные, чем на речные. Вот потому и возникали новые, трудные и ещё до конца не исследованные проблемы. И прежде всего это проблема прочности. Прочности при растущей скорости и длине судна.

Осенью 1959 года Ростислав Евгеньевич приступил к ходовым испытаниям своего нового крылатого теплохода, названным звучным космическим именем «Метеор». Алексеев первые вывел этот корабль в море. Используя последние дни навигации, Алексеев намеревался провести корабль до Волгограда, оттуда по Волго-Донскому каналу пройти в Дон, затем спуститься в Азовское, а из него в Чёрное море.

Ростислав Евгеньевич сам стоял у руля. Да и кто мог лишить его удовольствия самому выводить в большой поход своё новое детище!

Благополучно пройдя Волгу и Дон, корабль пошёл по Азовскому морю и там-то попал в свой первый шторм, надолго запомнившийся всем, кто находился на борту судна.

— Я как сейчас вижу, мы тогда были в Азовском море, вышли из Ростова, держа курс на Керчь, сначала шли хорошо, приятно, но погодка скоро испортилась, — рассказывал Попов, — обогнали тяжёлую самоходную баржу, до чего выглядела громоздкой, да и её раскачивало так, что начало заливать волной. Мотало нас штормом здорово, а, главное, долго. Иным от страха казалось, что и сам корпус потрескивает, испытывая сильное напряжение. Казалось. Однако приборы-самописцы показывали, что всё идёт нормально.

Продолжение следует…

Автор Полина Ефимова